Комиссар, бывший армеец с нашего курса, Вова Шуваев, тоже явно не стройбатовец. Известный балагур, он часто собирал вокруг себя лиц женского пола и увлеченно рассказывал им байки из армейской жизни. На стройке комиссара можно было часто видеть с миниатюрной ножовкой, которой он предлагал всем что-нибудь отпилить, что не так торчит.

Aлексей Ушмаев

ПАМЯТЬ О ЧУДНОМ МГНОВЕНИИ

(продолжение. Начало в № 8/2023)

ЦЕЛИНА РОДНАЯ, ВОТ ВЕДЬ ТЫ КАКАЯ…

…После успешной сдачи летней сессии мне довелось познакомиться с еще одной стороной студенческой жизни — студенческим строительным отрядом (ССО), очень модным и привлекательным занятием для бедных (в прямом и в переносном смысле) студентов. А для студента МГУ участвовать в ССО было и почетно: ведь именно студенты Московского университета первыми поехали в Казахстан, на освоение целины! Но это было так давно…

Получилось, что я попал не в тот отряд, в который хотел, где были почти все ребята из нашей группы. Впрочем, я об этом не пожалел. Три дня и три ночи везли нас куда-то на восток. Сбросили в северном Казахстане, в совхозе «Карабулак»:

…Трудно вам представить, Целины не зная:
Небо голубое, дымка голубая,
Всюду степи, степи без конца и края,
Целина родная, — вот ведь ты какая…

Командиром нашего отряда был Игорь Артамонов, известный в свое время человек на факультете, в принципе, неплохой мужик, но слабоватый для такой роли — командир строительного отряда. Не знаю почему, но он сколотил почти весь отряд из зеленых первокурсников, которые строительное дело знали только из книг типа «Три поросенка» и, наверное, впервые видели совковую лопату. Костяка из опытных ребят практически не было, за исключением двух-трех «дедов», но и они приехали позже.

Комиссар, бывший армеец с нашего курса, Вова Шуваев, тоже явно не стройбатовец. Известный балагур, он часто собирал вокруг себя лиц женского пола и увлеченно рассказывал им байки из армейской жизни. На стройке комиссара можно было часто видеть с миниатюрной ножовкой, которой он предлагал всем что-нибудь отпилить, что не так торчит.

Короче говоря, это был не боеспособный строительный отряд, а что-то среднее между агитбригадой и пионерским лагерем, хотя дела там творились далеко не пионерские. В довершение ко всему местное начальство во главе со старшим прорабом Хамхуевым с небывалым пристрастием относилось к нашей работе.

Дело в том, что за год до нас там работал Вася Дзюбенко — известный и достаточно поимевший на движении ССО. Домики, которые он сдал год назад, дали трещины. Мы же должны были строить аналогичные дома в этом поселке и, естественно, местные власти в лице гражданина Хамхуева хотели теперь подстраховаться, предъявив непомерно высокие требования по качеству. Обычно работа выглядела так: днем воздвигалась очередная кирпичная стена, а утром следующего дня приходил Хамхуев со своим отвесом, который всегда показывал на полшестого, и приказывал все ломать к едрене фене. Тогда Атавин Женя начинал ловко крушить ломиком свежевыложенную кирпичную стенку и смачно ругаться матом. До сих пор помнится его красивая, смуглая фигура бронзового богатыря, который как будто сошел к нам со страниц русских былин.

Физически работали мы много, но бестолково. Сказывалось отсутствие опыта, плохая организация труда и обычно встречающиеся в строительном деле трудности типа «кирпич ёк, раствор бар» и наоборот. Конечно, мы страшно уставали на работе, но, несмотря на это, довольно весело проводили вечера.

Много пели под гитару и интересно справляли дни рождения. Известный на факультете хохмач Фофанов организовал даже самодеятельный ансамбль с не очень скромным названием «АМЕОМ». Один из вариантов перевода гласил: «А мы еб…м общественное мнение».

…По ночам там совы кружат,
Спят курганы при Луне,
Только химики не тужат
На проклятой целине…

В стройотряде я научился довольно прилично играть на гитаре, и для меня впервые открылся удивительный мир студенческой походной песни. Володя Колотыркин («Дыркин») и Андрей Розанцев («Гоша») оказались большими любителями и знатоками поп-музыки, а впоследствии стали моими друзьями.

Здесь же, в Казахстане, я открыл в себе талант юного футболиста. Однако, играя на большом поле (а Казахстан, можно сказать, и есть большое поле), мне всегда не хватало дыхалки. Так что звезды из меня не получилось.

Тем временем наш срок приближался к концу, однако не только плодов, а даже цветов нашей работы не было видно. Их вырубал под корень своим ломиком Женя Атавин. В лагере царило чувство какого-то пессимизма:

…Ночью вдруг проснешься, Маму вспоминая:
Где Москва с химфаком, Баня и пивная?..
Утром коченеешь, жалобно икая:
— Целина родная, вот ведь ты какая…

Хотелось на все положить и поскорее уехать в Москву к старушке-маме и особенно к пивной. Срочно из районного штаба приехало начальство с ревизией — разбираться, в чем дело. Начальник проверки — некто аспирант Сарынин, ершистый парень, любивший показать свою власть. Не вникнув в дело, он учинил большой разнос. Конечно, больше всего досталось командиру.

Для Игоря Артамонова эта строительная эпопея, как впоследствии оказалось, была концом его карьеры и «вошла в школьные учебники» как «дело Артамонова».

Мы же для себя сделали вывод, что ловить на основном объекте нечего, и стали лихорадочно искать «левую» работу на стороне. Где-то что-то у какой-нибудь вдовушки подкрасить, подчистить, сколотить, подлатать и т. д. Этот инцидент метко был описан в песне («под Высоцкого») группы «АМЕОМ», в создании которой участвовал и я, а главным был Фофанов:

В стройотряде, где все тихо и складно,
Где работа «налево» идет,
Появился вдруг нежданно-негаданно
Из облштаба один идиот.
Предъявив нам «претензиев» кучу,
Получив справедливый отпор,
Все обнюхал, в сортир влез вонючий
И составил такой приговор:
«Знаю я, что вы все распустились,
Что ни день нарушенье ТБ:
На прицеп два бойца взгромоздились,
Среди них комиссар, на тебе!
Кто второй — это долго скрывалось.
Говорили, какой-то грузин.
А впоследствии все ж оказалось,
Это ваш же товарищ один.
А еще я заметил в отряде,
Что вы каждый воскресный денек
 — Не идеи, а корысти ради —
Всем составом гребете говно.
Этим только пупки надорвете:
У самих в изоляторе хлам.
А когда же вы все приберете,
Непременно доложите нам.
Ваш боец, кирпичину сграбастав
И прижав к подбородку его,
Шел по воздуху. Это ж опасно!
Мог пристукнуть им кое-кого.
А куда же вы совесть девали?
Как не стыдно завхозу, врачу?
За обедом мне мяса не дали,
А про водку совсем уж молчу.
А штабисты сидят, словно мыши,
Мандавошка у них в голове.
Я искал Серобабина Мишу,
Мне сказали: ищите в Москве.
Я «левачество» ваше прикрою.
Понял я, что задумали вы:
Вы решили телятник отстроить,
А объекты не будут сданы».
А затем, стиснув зубы, добавил:
«Я бы всех вас давно расстрелял!»
Закорючку под актом поставил,
Слово «Эдик» правей написал.

Эта «левая» работа спасла нас от полного финансового краха. Мы хотя бы окупили свое пропитание и дальнюю дорогу. Каждый получил к тому же по червонцу наличными.

Это был кошмар, стыд и срам.

Еще ни один стройотряд не опускался так низко. Ведь каждый приехал сюда с мечтой заработать. Гоша хотел, например, сколотить на магнитофон «Юпитер» и пару дисков типа Grand Funk, Володя Колотыркин — на модный шузняк и джинсы Lee. Я с удовольствием взял бы себе и то, и другое. Но нашим мечтам не суждено было сбыться. Мы слыхали, что наши предшественники-дзюбенцы заработали по шестьсот-семьсот рублей на брата. Фантастические суммы по тем временам. Это минимум пять штук «родных» «Левисов» на черном рынке — и все тёлки твои!

Конечно, о таких деньгах мы и не мечтали, но также не ожидали и такого провала. Трудно было описать наше состояние, когда мы узнали о финансовом фиаско. Пожалуй, мы были похожи на людей, которые все потеряли и которым терять уже, кроме своей девственности, было нечего. Волна злобы и ярости на командира, комиссара, незаконченный объект и местное руководство в лице товарища Хамхуева захлестнула нас.

И это можно было понять.

Ребята два месяца пахали, как лошади. Не ездили на экскурсии. Не покладали рук по двенадцать-четырнадцать часов! В суровых условиях северного Казахстана. Закусанные гнусом! И остались на нулях! Это был горький жизненный урок.

К тому же было чертовски обидно и стыдно. Что скажут в Москве, на факультете? Тоже мне, съездили в такую даль на заработки!.. Короче, это был беспрецедентный случай в славной истории наших ССО. Никто еще так низко не опускался. Худо-бедно, но как минимум по двести-триста рублей люди всегда зарабатывали, что доказал студент Дима Давыдов, никуда не уезжая, прямо здесь, в Москве, на фабрике «Красная Роза».

Чтобы как-то смягчить нашу злость и негодование, командир закатил царский банкет с тремя сортами мяса, обилием различных салатов, дарами моря и морем напитков — от «Шампанского» до «водяры». На десерт завхоз привез два мешка арбузов. Короче, ешь и пей, сколько хочешь!

Народ глушил горе водкой. Водка, конечно, быстро подействовала. Скоро появились слезы умиления. Ярость сменилась безграничной радостью и весельем. Пусть все летит к чертовой бабушке — ведь завтра домой! Москва! Девочки!

Лёва Аэров, Серобабушкин и Снакин пустились в неистовый пляс, лихорадочно хлопая себя по ляжкам. Небезызвестный Карпачёв не то сдуру, не то от радости стал бить кругом стекла. Он, кстати, установил абсолютный рекорд, а именно: за работу в Казахстане получил… минус десять рублей (то есть был должен отряду)!

В комнате стоял необузданный галдеж и густой дым от сигарет. Через некоторое время базар-вокзал стал утихать, а народ поодиночке куда-то выбегать (позднее выползать). Некоторые уже больше не появлялись. Утром их нашли беспорядочно разбросанными в окрестностях лагеря. Каждый считал за честь «расписаться» где-нибудь мясным салатом. Через несколько часов за столом остались лишь самые сильные, которые потом дружной гурьбой пошли на объект, якобы встречать солнце. А превратили его в общественный туалет, «исписав» его словами лести и благодарности в адрес Хамхуева. Лишь часам к пяти утра лагерь притих, мирно похрапывая. Временами кто-то стонал в тиши.

Самыми страшными в этой истории были утро, подъем и полное отсутствие напитков опохмелиться. Невероятная картина предстала бы перед глазами стороннего наблюдателя. Непостижимо, как можно было всего за одну ночь сделать такой карамбуляж^[1]! Повсюду лежали бойцы в самых неожиданных позах. Валялись в полном беспорядке подушки, одеяла, носки, женские трусы, другая атрибутика интимного происхождения, а с ними и девичья честь Наташи N. На полу тут и там виднелись ржавые круги мясных и овощных салатов и следы борьбы. Пахло кислятиной и перегаром. Короче, это была картина, достойная кисти художника или хотя бы фотоаппарата. Жалко, что в этот момент не нагрянула очередная проверка из областного штаба ССО.

Вот один за другим начинает пробуждаться веселое племя. Слышатся безнадежные вздохи: «Сейчас бы пивка…» Бледный как смерть, сидит Лёва Аэров с тупым и молчаливым лицом (первое слово он произнесет только в Москве через двадцать четыре часа после описываемых событий). Раздувшееся красное ухо сиротливо висит у другого пострадавшего — Гоши Розанцева: то ли на этот орган в темноте кто-то наступил, то ли покусал его во время оргии. Юра Снакин, как злобный зверек, спрятал угрюмую мордочку в воротник телогрейки и всем своим видом показывал: «Не кусай меня, и я тебя не укушу».

В одиннадцать часов улетал АН-24 на Целиноград. Я впервые в жизни сел в эту серебристую птицу и ощутил массу удовольствия, несмотря на похмельное состояние. Машина медленно набирала высоту. Внизу остался наш поселок Карабулак.

Прощай, целина, прощай, Казахстан!
…Дым сигареты режет нам глаза,
Без легкой грусти уезжать нельзя
Ты только здесь сумеешь понять,
Как друга отыскать, —
спасибо Казахстан!
Пускай нам трудно было иногда,
Мы будем помнить эти дни всегда!
Не выразить наши чувства в словах,
Без этого пусто в наших сердцах…

А на следующий день мощный флагман нашего воздушного флота ИЛ-62 переносил нас из столицы Целинного края в родную Москву.

ГЛАВА II

И ВОТ ТЫ УЖЕ БЫВАЛЫЙ…

Самолет с трудом догонял утреннее солнце, возвращая нас домой. Была прекрасная ясная погода, что позволяло вспомнить школьную географию и узнать сверху до боли родные силуэты Волги. Далее появилась синеватая дымка, которая перешла в сплошную дымовую завесу и скрыла землю. Приземлялись в сплошном тумане, в нос ударил неприятный запах какой-то гари. Все были в недоумении: что такое? Горим? Как потом оказалось, причиной тому были невиданные лесные пожары.

Да, это было памятное лето 1972 года. Из разговора с таксистом, который вез меня от Домодедово, узнал, что в Москве почти два месяца стояла жесточайшая засуха. Бушевали гигантские пожары, горели торфяные болота в округе, все выгорело на корню. Говорят, сгорали целые деревни, а запах гари чувствовался и в центре Москвы, и даже в глубинах метро.

Несмотря на это у меня не было оснований для плохого настроения. Возвращение домой всегда радостно и неповторимо. Ощущаешь почти забытый московский комфорт, возникает чувство легкой бесшабашности, а тут еще начинаются встречи с друзьями, обсуждение новинок pop-music в пивных барах, вкус креветок…

Правда, это продолжается недолго, от силы неделю, и дальше снова привыкаешь, а то, что совсем недавно было таким желанным, превращается в обычные будни. Так уж устроен человек с его необыкновенной способностью привыкать и приспосабливаться везде и ко всему.

И снова первое сентября — этот необыкновенный день в жизни каждого человека. Пройдет много времени — давно позади начальная, средняя и всякие высшие школы, а для кого-то и аспирантура в придачу, — но этот день по-прежнему волнует, будто безусловный рефлекс, когда-то заложенный в нас. И вроде бы мы уже давно непосредственного отношения к этому дню не имеем, но все равно первого сентября мы как-то странно возбуждены. Хочется с кем-то встретиться и поделиться воспоминаниями.

Встречи, встречи, много встреч. Накопленные за лето впечатления рвутся наружу. Приятное чувство чего-то достигнутого. Как-никак, а ты уже студент второго курса. Наша группа прошла через трудности первого года почти без потерь, сплотившись физически и морально. Почти вся мужская половина неплохо заработала в Казахстане. Правда, ребятам было несладко под сапогом предприимчивого Васи Дзюбенко. Я, конечно, оказался на их фоне нищей белой вороной, хотя рассказать мог тоже много интересного. В конце концов, деньги не самое главное (если они есть или будут).

По традиции бывшие первокурсники, не начиная занятий, ехали почти на целый месяц на картошку. Под командованием доцента Барбалата наш курс расположился недалеко от славного места — деревни Бородино в Уваровском районе (ныне Можайском). Нашу группу во главе с бригадиром (он же и комсорг) Женей Скрипкиным поместили в небольшую деревушку Бараново. В тот страшный год, когда буквально все выгорело от засухи, картошки как таковой не было. Ее по крохам, как большую драгоценность, с трудом удавалось собрать с полей. Основное время занимались чем придется: катанием на старом тракторе, заготовкой дров, сбором турнепса, закладкой буртов, ловлей мышей. Короче, всем тем, что так важно для будущего дипломированного химика. Все это было очень интересно и даже весело, а главное — на свежем воздухе с картошечкой в мундире и парным молочком.

Из событий мирового масштаба, конечно, следует отметить XX Олимпиаду в Мюнхене, которая проходила до одиннадцатого сентября. В Бараново едва долетали обрывки новостей. Потом была драма с заложниками, подробности которой мы практически не знали. Общим результатом Олимпиады стал триумф Советского Союза, который впервые с 1960 года по количеству золотых медалей на порядок обогнал американцев. Всеобщий интерес вызвала также суперсерия по хоккею, впервые прошедшая между сборными СССР и профессионалами НХЛ. Это грандиозное событие произошло второго сентября 1972 года. Игру, которая стала сенсацией, я успел посмотреть по телику перед отъездом на картошку: тогда канадцы потерпели сокрушительное поражение от наших со счетом 7:3! За другими играми мы следили в деревне по радио и газетам.

В свободное от работы время я много читал. Особенно большое впечатление произвела книга Лео Таксиля «Забавное Евангелие» и заложила во мне основы воинствующего атеизма, а также абсолютный шедевр английского юмора «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома. И если кто-либо, прочитавший эти строки, осмелится и назовет меня любителем-писателем, хотя и недоучкой, то пусть он знает, откуда у меня прорезался этот «талант».

Вечерами много играл на гитаре из студенческого репертуара, с которым познакомился в стройотряде: «Песня про механика», «Унитаз», «Песенка про Бразилию», «Гудит, как улей, родной завод…», «На окраине в Роще Марьиной», «Про целину», «Фантом»,

«Люблю я Машку…» и другие.

Продолжал живо интересоваться и поп-музыкой. Однако мой интерес имел скорее хаотический, чем систематический характер: мечте приобрести магнитофон на заработанные в стройотряде деньги, к сожалению, не суждено было сбыться. К этому моменту я узнал, что есть еще и так называемая сексуальная или, как мы ее называли, стриптизная музыка. Слова «секс», «сексуальный» в те времена были, мягко говоря, нежелательны, и употреблялись только слова «пол», «половой». Забавно было слышать или читать в официальной прессе перевод названий известных песенок: Sexy eyes — «Половые глазки», или боевик Рода Стюарта D’ya Think I’m Sexy? — «Как вы думаете, я половой?». Но вернемся к стриптизу. Я был абсолютно шокирован, когда услышал дуэт какой-то «падшей» француженки Жанны Биркиной (Jane Birkin) и Сережи Гинзбурга (Serge Gainsbourg, наверное, из наших беженцев или узников совести?) — Je t’aime moi non plus. Кто еще не слышал, тем я просто завидую. Говорят, что половина населения Франции была зачата под эту музыку в начале 70-х. Идеально к этой музыке иметь рядом подружку, предварительно выпив бокал хорошего красного вина, и запастись свечами. Приятно продолжить такой вечер с группой со звучным названием Santana, когда божественные звуки Samba Pa Ti заполняют пространство, а также послушать Procol Harum, их абсолютную классику A whiter shade of pale.^[2]

Короче, мы «на картошке» жили не тужили, и старенький магнитофон наяривал Высоцкого. А главное, мы чувствовали свою причастность к важному делу: выполняли Продовольственную программу. Одно только плохо: мы хронически недоедали мяса и вечно были голодные. Почему-то этот продукт был в дефиците. Помню, что колхоз за ударную работу выделил нам как-то кусочек барашка.

Мы решили, наконец, устроить царский ужин. Очень долго к нему готовились. Каждый давал советы, как лучше приготовить жаркое. Достали какие-то пряности, отварили картошку в мундире, и даже нашлась по этому поводу чекушка. Роль поварих выполняли в тот день Нина Прусакова и Люда Васильева. Все с нетерпением ждали долгожданной минуты — отведать мясца, у кого-то текли уже слюнки. Когда гуляш был готов, девчонки понесли его на раздачу, но… Кастрюля выскочила у них из рук! Все мясо оказалось на земле!

Такого поворота судьбы никто не ожидал, все замерли в ужасе, и только Нина монотонно повторяла: «Ничего, ничего, ничего…»

Но для меня это было очень и очень даже «чего»! Обычно спокойный, я проклинал судьбу и Нину, хотя она была хорошая девчонка, и с горя, не закусывая, выдул чекушку на пару с Титаном.

В одну из суббот приехали гости из Москвы. Существовала славная традиция старших товарищей — приезжать на картошку и поддерживать морально молодых подшефных ребят-стройотрядовцев, то есть нас. Шефы, конечно, приезжали не с пустыми руками. Навьюченные рюкзаками, полными спиртного, они походили на одногорбые «корабли пустыни». Этих ребят из отряда ССО «Казахстан-2» я еще не знал, но их имена уже гремели на факультете, да и потом многие из них стали большими людьми: Иван Хомченко, Серега Жуков (Жук), Сарочинский (Сара), Коля Шумилкин, Павлик Казмин. В тот год «Казахстан-2», в отличие от нас, неплохо заработал, и ребята могли позволить себе расслабиться. По этому поводу состоялась большая попойка, и я примазался на халяву. Потом подобная встреча произошла и с моим «банкротным» казахстанским стройотрядом в Уваровке. Так что я «побывал на двух свадьбах».

Золотая осень пылала в самом разгаре. Сентябрь выдался, к счастью, сухим и теплым. Однако к концу зарядили дожди, и сразу же захотелось побыстрее в Москву, на учебу. Наконец, в первое воскресенье октября я вернулся домой с желанным подарком для матери — мешком картошки.

В университете ждала напряженная учеба. Начался классический курс, известный любому химику-студенту: «Аналитическая химия» (качественный и количественный анализ). Общие основы читал знаменитый академик И. П. Алимарин. Мне понравилось его высказывание, что настоящий химик-аналитик может работать и во фраке. Фрака у меня никогда не было, наверное, поэтому я не стал настоящим специалистом по анализу неизвестных смесей. Помнится, что определение первой аналитической группы второй подгруппы катионов (Li, Mg, Na), а также катиона аммония доставляли мне проблемы, и все же работа в практикуме была очень интересна. Давалась, например, наугад какая-нибудь проба, и нужно было определить ее состав. Очень романтично и мило.

Учеба проходила в бешеном ритме, нужно было зубрить тонны фактического материала. Почти каждую неделю приходилось сдавать зачеты.

Одним из неприятных моментов осталась в памяти так называемая «сероводородная комната». Химики, знают, что это такое. При анализе многих катионов без этой малоприятной процедуры тогда было не обойтись. Я надеюсь, что наука определения катионов продвинулась вперед, и сегодняшние студенты не травятся больше сероводородом.

Не выдержав сумасшедшего темпа зачетов и семинаров, наша группа понесла первые потери. Мне было особенно жалко расставаться с армейцем нашей группы и вратарем савеловского «Реванша» Юркой Аболяевым. Он, старший из нас, прошедший армию, был самый опытный в житейских делах, любил покутить и уже во времена рок-н-ролла успел повертеть юлой вокруг себя девчонок, которые нам еще и не снились. Для нас, малолеток, незыблемыми идеалами тогда были учеба и наука. Говорят, что учиться никогда не поздно. В общем смысле это правильно. Однако получить образование, то есть базис для дальнейшей учебы или самоучебы, нужно как можно раньше. Время летит мгновенно. И если оно упущено, то ой как трудно потом заскакивать в этот скорый поезд. Кажется, это и произошло с Юркой. Кстати, я совсем недавно узнал, что Юрки Аболяева больше нет с нами, он скоропостижно ушел туда, где находится большинство человечества.

Были и другие изменения. Две прелестные евреечки — Инна Агранович и Наташа Ильгисонис — изменили нам и ускакали в созданную впервые и очень модную, так называемую «теоретическую группу». Была тогда бредовая идея делать отбор: «тупых» студентов формировать в группы «тупых», а способных собирать вместе. Для них и программа должна была быть рассчитана соответственно.

Наша 210-я группа превратилась из интернациональной в национальную. Ее покинул наш единственный иностранец из Африки Веси-Масиси (или Масиси-Веси? — никогда не мог запомнить, как его правильно называть). Вполне возможно, это случилось в результате слабой интернациональной работы, за которую я отвечал в группе. Не знаю, но не хотелось бы брать этот грех на душу^[3]. С уходом Масиси Веси упразднили интернациональную работу, и я остался без общественной нагрузки. Кстати сказать, недавно я узнал, что Масиси наконец-то закончил факультет, но без медали и с восьмилетним перерывом, и даже поступил в аспирантуру. Интересно, как по-африкански звучит поговорка «Тише едешь — дальше будешь»? С другой стороны, грамотно сделал. Я бы тоже с удовольствием продлил студенческие годы, но понял это, к сожалению, слишком поздно, имея уже на руках диплом и двух детей в придачу. Кроме того, я не был африканцем в Советском Союзе, а обычным смертным в своей стране. Второй курс был, пожалуй, самым напряженным, особенно первый семестр. Помимо курса высшей математики, физики твердого тела и обшей физики, был введен курс теорвера — теории вероятностей, или, как мы ее называли, теории невероятности. Читал этот курс совсем молодой, но весьма самоуверенный доцент мехмата с вызывающей фамилией Цареградский. Он же написал тоненькое пособие для студентов химфака. Я не встречал более бестолково написанного «учебника». Глеб Цареградский сумел превратить эту и так достаточно трудную дисциплину в непроходимый дремучий лес. Естественно, перед экзаменами всех охватила неописуемая паника. Более того, на экзаменах он безжалостно «топил» бедных студентов, ставя направо и налево «пары». Лучшие из лучших получали тройки, а что уж говорить об армейцах или середнячках. Кажется, был установлен рекорд по неуспеваемости на всем курсе — около трети «неудов». Народные страсти вскипели. Стихийно образовалась группа мстителей, которая состояла в основном из суровых мужиков-армейцев, прошедших огонь и воду. Они сделали засаду в туалете на втором этаже рядом с учебной частью. Задумка была проста: человек не железный, рано или поздно захочет освежиться. Так оно и вышло. Когда Цареградский, ничего не подозревая, зашел в туалет, его неожиданно окружили ребята в тельняшках. Они хлестанули его по щекам его собственной разработкой (слава богу, она была тоненькой) и спустили ее в унитаз. Рассказывают, что после этого инцидента он, к его чести, ни на кого не накапал и вообще стал очень скромным. Я не был свидетелем этой истории и отделался легким испугом, получив дуриком на экзамене по теорверу «хорошо». А поведал ее мой незабываемый друг Паша Мелёхин.

Приближался новый, 1973 год. Мы, москвичи, решили встречать его в общаге на Ломоносовском проспекте, во Втором корпусе. Около десяти вечера тридцать первого декабря наша 210-я группа собралась за скромным студенческим столом. Горели свечи, а цветные электрические огоньки очень украсили маленькую искусственную елку. Но суета не давала уюта. Кто-то постоянно входил-выходил, в коридоре стоял какой-то торжественный гул, который изредка прерывался резкими пьяными криками типа: «Уйди, паскуда…» Из старого магнитофона с трудом вырывались звуки изрядно заезженной записи «Битлов». Из других комнат доносилась громкая музыка. Где-то нудно завывала Нюша^[4], любимая певица Димы Давыдова с песенкой Moon-moon-moon-mo-onlight. Очевидно, кто-то уже хорошо отметил наступление Нового года. Дело в том, что география живших в общежитии студентов была обширна. Широка страна моя родная: московское время — пятнадцать часов, в Петропавловске-Камчатском — полночь. Не знаю, приехал ли кто с Дальнего Востока, но уже с шести часов вечера народ стал «упражняться»: Новый год пошел по стране семимильными шагами.

Мы решили не брать ни вина, ни пива. Пить их в новогоднюю ночь означало бы совершить ошибку: тяжелеешь, и потом тянет на боковую. Кружечка «Праздроя» не повредит, когда собираешься пошататься вечером по городу и поглазеть на девчонок, но остерегайтесь пива, когда предстоит длинная новогодняя ночь или тяжелая физическая работа. Мы пили, как настоящие химики: «клюковку»^[5] на спирту, или, как ее еще называют, «несмеяновку»^[6] собственного приготовления. О, этому напитку можно посвятить целую оду! К сожалению, я не поэт, но зато всем начинающим гурманам могу дать рецепт приготовления. Умеренно помянув уходящий год, я спустился в фойе немного освежиться и потанцевать. Подходя к комнате отдыха, почувствовал непонятные глухие звуки, которые пронизывали все тело насквозь. Приоткрыл дверь — о, Боже! — и увидел прообраз того, что позднее стали называть дискотеками. Для меня это было впервые и жутко интересно. Конечно, мы часто танцевали под пластинки, и это было традиционно и нормально. Здесь же, благодаря многоваттным колонкам, высококлассной аппаратуре и фирменным дискам, все звучало и выглядело просто фантастично. Диск-жокеев (диджеев, как говорят в XXI веке наши дети и внуки) тогда еще не было, и вся программа шла без комментариев. Да они были и ни к чему. Для меня было просто откровением, что так легко, почти без всяких вспомогательных средств (типа «Озверина») можно дойти до полного осатанения и форменного экстаза. Все кругом сотрясалось и мигало цветным светом. Царило полное бесшабашное веселье! Самым популярным в тот вечер был Mashine Head, недавно выпущенный диск группы Deep Purple — гимн, классика и, если хотите, вершина хард-рока. Популярность группы была феноменальной. Highway Star, Smoke on the water, Space truckin — кто не помнит этих боевиков, ставших легендой, своеобразной визитной карточкой не только пёплов, но и хард-рока в целом! А разве можно забыть пластинку Led Zeppelin IV, которая вышла примерно в то же время?! Такие суперхиты, как Black dog или Rock’n’Roll, не говоря уже о «Лестнице в небо», лучшей композиции всех времен и народов. Именно тогда, в новогоднюю ночь, я почувствовал, какая могучая сила, какие необъятные возможности и воздействие таятся в этой музыке. Это был толчок для начала серьезного увлечения таинственным миром рока, который тогда был так же загадочен и недоступен для бедного советского студента, как и джинсы фирмы Levis.

Полуживой от новогодней ночи, с первым утренним поездом метро я мчался на автопилоте в родное Люблино, а в голове гудели обрывки диппёпловского «Дыма над водой». Но этот первый порыв «отдаться» рок-музыке остался пока лишь «на бумаге». Надо было спускаться на землю. На носу зимняя сессия, а кроме того, у меня не было ни денег, ни связей доставать диски (или хотя бы магнитофонные записи), ни аппаратуры. Да и времени, как всегда, не хватало.

Несмотря на крайне тяжелую зимнюю сессию, сдал я ее удивительно успешно. После недолгих каникул в заснеженной и холодной Москве снова лабораторные работы, лекции, семинары, библиотека… Студенческие будни! Жизнь вошла в определенный ритм, устаканилась, как говорят химики, а страх — быть преждевременно отчисленным за неуспеваемость или аморальное поведение — постепенно исчезал. Начали прорезаться элементы какой-то нагловатой самоуверенности (что могло быть чревато последствиями), и я без особых оснований начинал чувствовать себя «бывалым».

По насыщенности и сложности второй курс был, пожалуй, самый непростой, хотя, к счастью, пик психологического стресса уже прошел. Чем только не мучили бедного студента: истматом и диаматом (историческим и диалектическим материализмом), основами научного атеизма, теор-вером (теорией вероятности) и уравнениями математической физики, матанализом (математическим анализом), квантами и спектрами, строй-молом (строением молекул) и электродинамикой, и основными предметами — аналитической химией и — конечно! — военной подготовкой. Несмотря на все эти трудности, учебный процесс протекал довольно легко и интересно.

На практикуме по аналитической химии ведущая семинары и практикум доцент  Т.М. Савостина выжимала из нас все соки. На зачетах ее коронный вопрос звучал примерно так:

А Алексеева читал, проказник? Там это есть. И сама же начинала рассказывать.

Или:

А как эту проблему интерпретирует Алексеев?
Э-э-э… — непонятное мычание студента.
Ищите, молодой человек, у Алексеева!..

Причем, всякий раз, когда она говорила о нем, ее глаза горели каким-то дьявольским пламенем. Ходили слухи, что при царе Горохе этот самый Алексеев был ее учителем или что-то в этом роде. Но все это было так давно… Раскопать древние труды этого химика (В.Н. Алексеев, «Курс аналитической химии», издательство ОНТИ НКТП СССР, 1935 год!) практически никому не удалось. Приходилось, как правило, выслушивать из уст Савостиной длинную повесть о трудах и талантах Алексеева, а потом повторно приходить сдавать зачет.

Из той поры особенно хорошо запомнились соседи по практикуму из 207-й, кажется, группы: красавец и весельчак Сережа Кравченя, Иван Сахаров — крестьянский сын, некто Бонд, или «Агент 007» (никогда не мог запомнить его настоящего имени), Коля Сивов — мой приятель еще по гимнастической стезе, Саша Коротков — юный химик из подмосковного Нахабино, а также эффектная Ирочка Покрасс. Серега Кравченя, всеобщий любимец, уже тогда отличался завидной способностью завлекать девчонок. Пара-тройка поклонниц вечно вилась вокруг него, виляя пышными бедрами. Где был Сережа, там смех, повизгивания, шутки, прибаутки и приколы. В мужской же компании он сразу начинал распространяться на тему «Что бабе от мужика надо?» и мог написать, наверное, целую диссертацию.

Весна 1973-го ознаменовалась двумя значительными событиями: женитьбой Сереги Сорокина и проводами в армию моего школьного друга Николая Рыжакова.

Я стал свидетелем создания первой молодой студенческой семьи в нашей группе, да, наверно, и на всем факультете, а потом и рождения бэби, хотя не скажу, что был рьяным сторонником этого преждевременного акта их незрелой молодости. Свадьбу весело отгуляли в конце апреля в доме жениха в Матвеевском, со всеми ритуалами, все честь по чести. И «ярку» (невесту Надю Иванис) выкупали, и до хрипоты «горько» кричали, и переодевались ряжеными. Как тогда было принято, устроили себе в одной из комнат отдельные танцы в темноте «для молодежи», где в основном крутили на магнитофоне «Комета» пленки «Битлов» и «Роллингов». На кухне развлекались «старики» — наяривали под баян «Цыганочку» да «Барыню». Было чинно и весело. Отличился, пожалуй, лишь Сара (Сарочинский), который уже с девяти вечера «отдыхал» на кровати новобрачных. А в общем, все закончилось очень мило и без происшествий.

Неожиданно на следующий день возникло желание пойти в поход. Очевидно, под влиянием спиртного. Это было как раз под майские праздники. Титан, недолго думая, предложил ехать на Истру. Так и порешили: от станции «Холщёвики» добраться до знаменитого озера Неглубокое. Обилие рек и озер на карте этого района вынудило меня купить на Птичьем рынке за два часа до отъезда банку червей и спиннинг, которым я абсолютно не умел пользоваться. В настенном календаре в «Уголке рыболова-любителя» нашел указание, что в начале мая начинают брать карась и щука.

Надо отметить, что это был мой первый в жизни серьезный поход. Конечно, и раньше я любил короткие вылазки на природу, но вряд ли это можно было назвать походами. Они протекали по единой схеме, примерно так: приехали, сели на лужок под липки, врубили магнитофон, нахлестались, с кем-то переночевали в тесной палатке, проблевались — и домой. Иногда это мероприятие называлось «съездить на рыбалку « или «за грибами, за орехами». Но на этот раз все было куда более серьезно, хотя никакой специальной подготовки, экипировки и т. п. не было, да и состав подобрался на редкость дилетантский. Самыми опытными оказались, пожалуй, Женька Титан и Люда Васильева, закаленная в турклубе МГУ под руководством Конюшко, показала недюжинные способности в походном деле.

Сверив направление по компасу, туристическая группа нестройной цепочкой углубилась в лес, открывать широты Московской области. Впереди шагал с огромным рюкзаком и с пилой-двуручкой Титан, негласный руководитель предприятия. Замыкал шествие, оберегая женскую половину от неожиданных опасностей, Старина Шульц (Саша Шипов) в большой ковбойской шляпе. Где-то в середине плелся я, стараясь не терять темпа, заданного молчаливым Титаном.

Тут мы поняли нашу ошибку! Мы забыли, что в лесу весна начинается гораздо позднее, чем в городе, где давно уже и сухо, и тепло. Никто почему-то не подумал, что существуют резиновые сапоги, что они иногда могут быть полезны. Кругом звенели ручьи, кое-где виднелись еще островки темного мокрого снега, большие пространства леса затопило талой водой. Вначале по наивности мы пытались не намочить ноги, обходя лужи или резво прыгая в кедах с кочки на кочку. Старина Шульц, как истинный джентльмен, даже пытался взвалить женскую половину себе на спину. Однако, пару раз упав в холодную воду, все быстро поняли бесперспективность этих затей, и пошли прямиком по кратчайшему пути, невзирая на водные преграды.

У меня несколько изменились представления о сухопутном походе. Казалось, что мы совершаем оригинальный водный поход — без лодок. Удивительно, прошагав три дня по колено (а иногда и выше) в воде, температура которой была далека от приятной, никто ни разу не чихнул. На привалах напивались вдоволь березовым соком, и, разумеется, не только им…

Преодолев значительное расстояние (около пятидесяти километров), вышли, наконец, к озеру Глубокому. Я безуспешно пытался первый раз забросить спиннинг, распугав всех пернатых обитателей леса и оставив все свои драгоценные блёсны на … деревьях! Обещанная же рыба, не зная о моем обещании, все так же продолжала плавать в воде. Так как съестной запас иссякал, не стали искушать судьбу и двинулись, мокрые и счастливые, напрямую в Можайск, а дальше на электричке — домой.

Жизнь всегда опасна для жизни.
Внебрачный секс, студенты-химики и инфаркты

Во вторую субботу мая (12.05.1973) точно по плану на ступеньках химфака состоялся День химика, посвященный элементу № 8 — всемогущему Кислороду. Праздник «Рождающего кислоту»^[7] прошел весело и интересно, несмотря на ненастную погоду. Это было время, когда «живая» пиротехника еще играла не последнюю роль на таких мероприятиях, где собираются девяносто девять процентов химиков, и добрая половина которых к тому же юнцы. Позднее эту вольность, когда появились всякие террористы и агенты по страхованию от несчастных случаев, руководство МГУ стало искоренять.

Кислород можно найти, если взглянуть в правый верхний угол таблицы Менделеева. Как и положено для этого места, элемент № 8 — один из сильнейших окислителей, а реакции с участием кислорода сопровождаются иногда бушующим пламенем или оглушительным взрывом. Это и хотели продемонстрировать ревностные защитники теории флогистона^[8] — студенты Бовин и Гофман. Раньше они изготовляли «бомбочки» в полупромышленных масштабах и испытывали их на песчаных карьерах под Москвой. В тот торжественный День ребята отвечали за «звуковое оформление», но так увлеклись «прославлением» кислорода, что не заметили, как к факультету подкатила милиция с пожарными и усмирила не на шутку разбушевавшихся юных пиротехников. Но праздник продолжался, плавно переходя в спортивные мероприятия. На футбольной площадке возле столовой № 8 показал интересную новинку Паша Брагин. Он принес какую-то металлическую штуковину в виде креста с четырьмя трубками-запалами, начиненными всякой взрывоопасной всячиной. Когда ее подожгли, она стала бешено вращаться, изрыгая снопы искр и потоки пламени. Потом эта огненная бестия неожиданно остановилась. Павлик решил узнать, в чем дело, но когда ему осталось два шага, она вдруг зашипела. Наш герой, к счастью, успел отвернуться, когда раздался оглушительный взрыв! Паша скорчился от боли, его нога была изранена десятками маленьких осколков.

Из столовой № 8 выскочили все поварихи с половниками и криками:

— Хулиганы! Хулиганы! Милиция!

К счастью, на этот раз все обошлось. Все конечности и члены остались целы, не считая мелких ран на ноге.

Жизнь, как известно, всегда опасна для жизни, хотя иногда не знаешь, где тебя подстерегает опасность. Спасибо науке, которая постоянно и неустанно предупреждает нас об этом. Недавно, например, иностранные ученые установили, что внебрачный секс, а также внеплановая уборка снега представляют смертельный риск получить инфаркт сердечной мышцы. Так что лучше сидеть дома и не рыпаться. Правда, раньше мы этого не знали, и вот так развлекались. На химфаке после того взрыва строжайше запретили использовать самодельный «салют».

Вечером, как всегда, должны были состояться танцы на исторических ступеньках факультета. Но помешал проливной дождь. Тогда местный рок-бэнд «Почтовый дилижанс» разместился на втором этаже, и многоваттные колонки загремели с подоконников открытых окон. В составе этой группы играли известные потом люди: ударник Валера Ефремов («Машина времени»), лидер-гитарист Славик Ангелюк («Оловянные солдатики»), бас-гитарист Бурков Саша (ресторан «Охотничий»). Ребята порадовали своей игрой. Дип-пёпловские боевики с Mashine Head прошли на ура. Мощные звуки хард-рока, отразившись от здания физфака и разрезая сумерки, заполнили окрестности университета на Ленинских горах, которые нынче — прежние, дореволюционные Воробьевы горы, и были даже слышны около метро «Университет». Случайные прохожие, озираясь, пытались понять, что происходит. Было во всем этом что-то таинственное и необычное: темнота, потоки дождя, смешивающиеся с потоками грохочущих звуков Smoke on the water, доносившихся неизвестно откуда…

(продолжение)

[1] Karambolage (франц.) —два поезда столкнулись, или «всем езда  — всем п…да»

[2] Более продвинутым рекомендую версию Джорджа «Мародёра» (George Moroder) композиции «A whiter shade of pale» группы Procol Harum.

[3] С. Петухов «Записки бывшего импрессиониста»  В кн.: Alma mater, химфак МГУ, 1971-1976. Вспоминаем вместе [сборник том 1] / 2-е изд., доп. — Москва, CLUB PRINT, 2019, с. 266.

[4] Noosha — вокалистка известной группы начала 70-х Fox.

[5] Удивительная клюквенная настойка с сахаром на спирту, от которой якобы нет похмелья.

[6] От имени Несмеянова А. Н. (1899–1980), известного химика-органика, академика, декана химфака и ректора МГУ (1951–1961). Однако не за его заслуги, а, видимо, потому, что этот напиток был изобретен в его лаборатории.

[7] Oxygenium (лат.) —рождающий кислоту (от oxys — кислый, genium — рождаю).

[8] Флогистон (с греч. — горючий, воспламеняемый) — так называли во времена алхимии гипотетическую «сверхтонкую материю», «огненную субстанцию», якобы наполняющую все горючие вещества и высвобождающуюся из них при горении.